Ужасающие эксперименты Стэнли Милгрэма и других психологов на тему человеческой конформности показали, что под влиянием условного авторитета даже самый рациональный и адекватный человек способен творить поступки, противоречащие как здравому смыслу, так и традиционной морали. Немецкий исследователь массовых коммуникаций и политолог Элизабет Ноэль-Нойман ещё в середине XX века ввела понятие спирали молчания — схемы, согласно которой человеческое существо сканирует окружающих, чтобы выявить господствующую точку зрения и не допустить со своей стороны высказывания, способного вызвать неодобрение большинства.

Несмотря на то что само слово «конформизм», как полная социальная мимикрия и обезличивание, имеет сегодня скорее негативную, нежели нейтральную коннотацию, немало исследователей, например Габриэль Тард, полагало, что именно склонности к подражанию окружающим человечество обязано всеми плодами культуры.

О том, что представляют собой конформизм и нонконформизм с точки зрения науки, какую роль они играют в обществе и где проходит золотая середина между полной конформностью и другим полюсом — маргинальностью, то есть крайним нонкомформизмом, «подрывная» функция которого большинством расценивается порой как проявление агрессии, мы расспросили политолога, философа, этолога и социального психолога. 

Текст: Марыся Пророкова

Психология свободы: Почему мы становимся конформистами?. Изображение № 1.

Алексей Вязовский

этолог, главный редактор портала Ethology.ru 

Конформизм — один из древнейших паттернов неродственного группового поведения; он выражен уже у многих весьма примитивных существ, сосуществующих в так называемых анонимных стаях, у которых нет явно выраженных лидеров, но которые тем не менее способны к каким-то совместным действиям (например, косяки рыб). Для конформного поведения требуется весьма немного интеллекта; не зря такое поведение наблюдается уже у простейших живых организмов. Достаточно просто быть в состоянии распознавать другую особь своего вида и следовать поведению любой такой особи, попавшей в зону восприятия органов чувств. Более сложные виды консолидаций, вертикальная (иерархическая) и особенно горизонтальная (реципрокно-альтруистическая), требуют уже способности запоминать персональные особенности членов группы (хотя бы статус) и вести себя сообразно запомненному.

Конформизм играет очень важную роль в стабилизации культурных норм, так как инстинктивный конформизм — более широкое понятие, чем то, что понимается под конформизмом в быту (где он рассматривается в основном как сознательное соглашательство). Инстинктивный конформизм предполагает неосознанную (разумеется, способную у людей сочетаться и с элементами осознанности) подстройку под окружающих не только своего мнения, но и предпочитаемых поведенческих моделей. Человеческий инстинктивный конформизм наряду с прочими факторами создаёт у исследователей (а тем более — неспециалистов) иллюзию бесконечной гибкости человеческого поведения, иллюзию детерминированности поведения только окружающей средой. На самом деле не только человек подстраивается под среду, но и среда подстраивается под глубинные поведенческие устремления формирующих эту среду индивидов (вернее, формируется ими). Да, поведение значительной части индивидов может быть конформным, не совпадающим с их «настоящими» поведенческими склонностями. Но если в популяции становится слишком много носителей иных (отличных от конформных) предпочитаемых поведенческих моделей, то доминирующие в популяции поведенческие модели могут скачкообразно измениться, далее, возможно, став новыми конформными. 

Биологические основы конформизма доказаны многочисленными исследованиями. Так, объединённая группа голландских учёных из различных исследовательских центров, используя методы магнитно-резонансной томографии, показала, что люди часто подстраивают свои решения и оценки под нормы, действующие в группе, и в мозге имеются выделенные структуры, активизирующиеся при этом. В частности, обнаружено, что персональные оценки внешней привлекательности человека корректируются в сторону большего соответствия с оценкой, господствующей в группе. Конфликт между персональным и групповым мнением вызывал возбуждение нейронов в ростральной цингулярной зоне и в вентральном стриатуме, сходное с возбуждением при обнаружении ошибки. Амплитуда этого сигнала позволяла предсказать последующее конформное поведение.

Граница и норма постоянно плавают. И вот почему. В любой популяции всегда есть особи с неадаптивными признаками. Эволюционный смысл существования данных особей заключается в том, что эволюция слепа (уж простите за антропоморфизм) и не знает, что будет завтра. И единственный способ подготовить вид к каким-то радикальным изменениям (климата, ландшафта и так далее), которые регулярно происходят (ударил метеорит, взорвался вулкан) — это разбрасывать в популяции максимально широкий набор признаков, в том числе неадаптивных (не только физиологических, но и поведенческих). В нормальной ситуации «ненормальные» (обычно самцы) бракуются на уровне полового отбора самками (правда, есть виды, где всё наоборот — например, у морских коньков). Но если ситуация меняется и их признак становится нужным для выживания вида, то они тут же начинают резво размножаться. Так что то, что сейчас является патологией, завтра может стать новой нормой. 

 

Артемий Магун

политолог, философ, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Конформизм был модной темой в 1950–1960-е в свете критики анархизирующими левыми бюрократического государства, авторитарной личности, Эйхмана в Иерусалиме и так далее. Много исследований посвящено конформизму и в социальной психологии.

Пафос осуждения конформизма понятен, хотя тут ещё надо разбираться, насколько в каждом отдельно взятом случае конформизм — это реальное сообщничество с откровенным злом, а насколько — необходимый частичный компромисс во имя долговременных целей. Манихейский пафос «невовлечения ни во что подозрительное», на мой взгляд, критики не выдерживает.

В то же время в социальных науках есть указание и на прямо противоположную опасность. Если в обществе нет авторитетов и каждый опирается на своё мнение, то эти мнения, как ни странно, оказываются удивительно похожими. Отказ признавать авторитеты, опора каждого только на свой опыт и суждение в ситуации разделения труда и неравномерного доступа к информации приводит к тому, что общество конформно… из нонконформизма. Этот парадокс давно отметил Алексис де Токвиль, указав, что именно такая «тирания большинства» присуща американскому обществу: оно атомизировано, безавторитетно и поэтому беззащитно, уязвимо для пропаганды. Это же ещё в большей степени относится к современной России. Всегда настаёт пора, когда речь идёт уже не о конформизме и нонконформизме, а о столкновении содержательных ценностей, и даже конформисты вынуждены задуматься о том, какие традиционные ценности они защищают и почему. Этот кризис ценностей переживает наше общество, и я считаю, что в целом он благотворен, потому что происходит так или иначе ценностная рефлексия даже у самых консервативных и авторитарных слоёв. 

Андрей Гасилин

философ, преподаватель культурного центра « Пунктум» 

Учитывая, что сама маргинальность — это уже локус «на границе», провести границу между маргинальностью и чем-то ещё, на мой взгляд, весьма проблематично. Я бы говорил не о границе, а о способах различения. Первое, что приходит в голову, — критерий осознанности: нонконформист существует в русле сознательного противостояния системе, маргиналий просто вымывается на периферию социума, вопреки собственному желанию. На мой взгляд, такой подход не всегда работает, так как нонконформистской свою позицию можно объявить уже постфактум, дабы оправдать неконтролируемое скатывание в маргиналитет, героизировать банальную личностную деградацию.

Мне кажется, в отличие от маргинала, нонконформист не просто противопоставляет себя существующему социуму — он предлагает альтернативную логику существования. Если маргинал волею судеб оказывается на периферии, его позиция нисколько не противоречит самой системе отношений, принятой в данном обществе, он существует в рамках уже сложившейся иерархии, в режиме «на дне». Нонконформист, в свою очередь, отрицает сложившиеся общественные отношения, чтобы противопоставить им альтернативный социальный проект, теснейшим образом связанный с его личностным проектом. Это может быть политическая утопия (фаланстер), духовное подвижничество (раскольники), контркультурное движение (битники), но всегда имеется некоторое «ради», которое организует всю его жизнь в определённой перспективе, наделяет её смыслом.

Противопоставляя себя традиционной системе отношений, традиционной морали и/или эстетике, нонконформизм подразумевает альтернативное общество, в котором также существует определённая социальная иерархия. Успех личного нонконформистского проекта определяется ролью и общественным положением индивида в этом альтернативном социуме. А основным критерием «успешного» нонконформистского проекта служит, на мой взгляд, признание другими членами той же социальной группы. То есть утвердить за тобой статус нонконформиста могут только другие нонконформисты.

История философии содержит немало ярких образчиков нонконформизма, та же школа киников — типичный пример. Лично мне ближе всего нонконформизм Сёрена Кьеркегора, наиболее полно отразившийся в его концепции «рыцаря веры». Образ «рыцаря веры» для Кьеркегора глубоко персонален, если не сказать интимен: собственно, это обозначение его собственного статуса в отношении общественных ценностей, традиционной морали, ортодоксальной церкви и — не в последнюю очередь — наукообразной философии. «Рыцарь веры» — это индивидуальный духовный проект, глубоко иррациональный и абсурдный, с точки зрения обыденного сознания. Для многих современников Кьеркегора его нарочитое антигегельянство и нелепый аскетизм были не более чем эстетической позой или, хуже того, локальным помешательством. Кроме того, многих копенгагенских обывателей возмутил неожиданный финал романа Кьеркегора с Региной Ольсен. Его внезапный немотивированный отказ от женитьбы, больше похожий на предательство, чем на сознательный духовный выбор, заставил многих задуматься о его нравственном облике. В результате радикальная позиция философа обернулась негласным остракизмом со стороны датского социума. Имея сравнительно высокий общественный статус по праву рождения, он в результате оказался на обочине социума: стал типичным маргиналом. Только последователи его философии в полной мере воздали ему должное: благородный рыцарь веры получил в качестве посмертной награды почётный статус родоначальника экзистенциализма. К слову, среди представителей этого направления было немало нонконформистов: Карл Ясперс, Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Альбер Камю. Каждый из них так или иначе противопоставлял доминирующей культурной позиции собственный личностный и социальный проект. И каждый из этих проектов, как мы знаем, оказался успешным.

 

Используя язык программистов, можно сказать, что нонконформизм нацелен на взлом господствующей культурной программы, результатом которой будет либо её модификация, либо вирусная активность, угрожающая её целостности

 

На мой взгляд, в основе большинства нонконформистских стратегий лежит глубокая неудовлетворённость теми техниками самореализации, которые предлагает индивиду общество. Нонконформист отталкивается от изначальной целостности собственной личности, стремясь к максимальному совпадению с этой виртуальной целостностью — через эксперименты с собственным образом, через языковое творчество, через нестандартные способы коммуникации, через деконструкцию традиционных культурных кодов.

Используя язык программистов, можно сказать, что нонконформизм нацелен на взлом господствующей культурной программы, результатом которой будет либо её модификация, либо вирусная активность, угрожающая её целостности — по крайней мере, на уровне отдельного сознания. В отличие от обычных пользователей социальной системы, нонконформист не довольствуется предложенным ему ассортиментом возможностей, ему нужно неизмеримо большее — статус архитектора собственной личности.

Классическим образчиком этой «хакерской» стратегии выступает известный персонаж Генрика Ибсена — Пер Гюнт. Его маниакальное стремление быть собой, невзирая на социальные условия и ожидания общества, предполагает наличие некоторой ускользающей самости. Речь идёт о наиболее интимной части человеческого, которая не является социальным конструктом, а реализуется в собственной, совершенно уникальной логике. Основная задача Пера Гюнта — понять эту логику через смену любовниц, через смену географических локаций, через смену профессий методом исключения. Нонконформистская позиция Гюнта выливается в хаотическое социальное движение, заканчивающееся полным исчерпанием возможных вариантов и возвращением в исходную точку — на этот раз, точку полной идентичности, где его ждёт единственное место, единственная любовь, в конечном счёте, он сам.

Конформизм в противовес нонконформизму изначально построен на примате биологических, социальных и психологических детерминант. Конформист мыслит свою жизнь как продукт жизненных условий, результат воспитания, следствие генетических предрасположенностей и тому подобное. Для того, кто воспринимает себя исключительно продуктом общества, определяющей будет логика развития самого общества. Поэтому конформистов часто сравнивают с рыбами, плывущими по течению реки: их социальная мобильность полностью детерминирована социумом. Мировоззрение конформиста всецело кодифицируется общественными тенденциями, он идеальный реципиент пропаганды.

Поэтому более всего конформисты востребованы в авторитарных и тоталитарных обществах. Конформная позиция политического соглашательства не предполагает критики и поиска, всецело удовлетворяясь господствующим метадискурсом. Эволюцию добропорядочного гражданина и функционера фашистской партии, послушного ликвидатора политических оппонентов убедительно показывает Бернардо Бертолуччи в фильме «Конформист». Самое жуткое, что это отнюдь не художественный вымысел на тему итальянского фашизма, а символическое представление вполне реальных феноменов, которые имеют место, в том числе и в нашем сегодняшнем обществе.

 

Владимир Спиридонов

доктор психологических наук, факультет психологии ИОН РАНХиГС

В процессе социализации происходят вещи, которых мы не можем избежать. Лет 140 назад великий социолог Эмиль Дюркгейм ввёл понятие социального факта — явлений, которые обрушиваются на любого представителя любого общества в обязательном порядке. Попробуйте увернуться, скажем, от знания родного языка. Попробуйте, лёжа в колыбели, что-то предпринять, чтобы не начать на нём говорить. Сюда же относятся семейные ценности, верования, правила и так далее. То есть социализация предполагает ряд вещей, которые с индивидом неизбежно происходят. С другой стороны, она предполагает и ряд вещей, которые будут отличать этого индивида от других: индивидуальные различия — это не следствие дурной или недостаточной социализированности.

Исследования, посвящённые развитию личности, говорят, что стремление отличиться — довольно универсальная для человека вещь, и, несмотря на большое количество паттернов «похожести» (в поведении, одежде, способах коммуникации), общество также требует и даже порой принуждает индивида к выработке отличий. Механизмы социализации предполагают, таким образом, то, что в былые времена назвали бы «диалектикой». «Типовая личность» — это оксюморон.

Если же мы говорим о сознательном выборе — когда из нескольких альтернатив мы выбираем ту, что в большей степени отличит нас от окружающих, или наоборот, — то речь идёт о значительно более позднем возрастном периоде. С человеком многое должно произойти (например, в нашей культуре он должен пережить подростковый кризис). Личностью не рождаются, а становятся — она развивается в течение всей жизни под влиянием множества факторов, и говорить об изначальной предрасположенности того или иного человека к конформному или неконформному поведению очень сложно.  

 

Оказалось, что люди могут испытывать и влияние меньшинства. Это влияние оказывается совсем иным: способствующим гибкости в оценках и нестандартному подходу к решению задач

 

Маргинальность же с точки зрения психологии интерпретировать скучно, поскольку это понятие — только набор оценок относительно способов поведения или каких-то занятий и убеждений, которые той или иной группой (большинством) считаются «центральными» (правильными) или, наоборот, «краевыми» (маргинальными). Общество всякий раз ищет способы, как ему бороться с человеческой стихией, и всякий раз эта стихия находит возможность прорваться. Я, честно говоря, не вижу причин, по которым общество было бы заинтересовано в окончательной победе над разнообразием. При этом в психологии существует представление о пограничных состояниях — когда человек является носителем определённых проблем, но их степень не достигает уровня выраженной патологии. Такие люди, находясь на грани нормы, вполне могут быть прекрасно интегрированы в общественную жизнь. Кстати, Эрих Фромм считал, что люди в пограничных и даже в более тяжёлых состояниях в иных случаях вполне могут изменить общественную жизнь так, чтобы их отличия/отклонения считались нормой. Лобовой пример такого рода — Гитлер.

Принудительная сила авторитета может быть невероятно мощной. Начиная с 1950-х годов психологи во главе с Соломоном Эшем изучали феномен, который получил название «групповое давление». Поставленные тогда эксперименты оказались очень интересны: среди ряда «подсадных уток» находится реальный испытуемый, всем им задают один и тот же вопрос, и все, сговорившись, отвечают на вопрос каким-нибудь очевидно неправильным образом (скажем, какая из двух линий длиннее). Когда после подсадных уток очередь доходит до испытуемого, все с интересом ждут, как же ответит он. Доказано, что групповое давление — мощнейшая нормирующая процедура. Цифры неутешительны: от 50 до 75 % испытуемых говорят то же самое, что до них сказало большинство. Есть и контрмеханизмы, они куда менее сильны. В любой группе, помимо большинства, есть и меньшинство. Оказалось, что люди могут испытывать и влияние меньшинства. Это влияние оказывается совсем иным: способствующим гибкости в оценках и нестандартному подходу к решению задач. Творчество и неконформность (только не надо их путать) я бы интерпретировал как результат одной и той же стратегии — отринуть заданные рамки (или вступить с ними в игру) и действовать самостоятельно. В каком-то смысле вдумчивый подход к выбору норм и рамок — это показатель взрослости, когда ограничения осознаются и принимаются (или отбрасываются как ненужные).

К сожалению, не выявлено личностных характеристик или других устойчивых предикторов, по которым мы могли бы заранее сделать вывод о подверженности групповому давлению — самые разные люди с самыми разными чертами могут быть одинаково чувствительны к нему.

Изображения: «Википедия» 1, 2